Ивлев с Однойко находились в конном полку генерала Эрдели. Гнедая из-за бессмысленных частых переходов сильно отощала и теперь едва вытаскивала ноги из вязкой грязи.

Полк вытянулся длинной колонной. Бренча саблями и стременами, офицеры ехали по три в ряд. Под копытами звучно чавкала грязь. Брюха коней были грязны и мокры. Колеи дороги, блестя водой, терялись в жиже растоптанного снега. Повозки, санитарные двуколки, орудия часто безнадежно застревали в низинках и оврагах. Лошади, выбившись из сил, останавливались. Пехота, заправив полы шинелей за пояса, брела по сплошной грязи.

Покровский умудрялся почти не показываться на глаза отряду. Многие утверждали, будто в его экипажах и штабных повозках — главным образом ящики с бутылками вина. А мешки картофеля, муки, крупы, даже сахара, шинели, белье, упряжь несколько дней назад, чтобы облегчить обоз, были по приказу Покровского выброшены под аулом Гатлукай.

Глава двадцать первая

Переходя из аула в аул, из станицы в станицу, армия кубанских добровольцев обычно совершала дневные переходы в следующем порядке: впереди шли покровцы и галаевцы, а за ними следовал небольшой отряд полковника Улагая. Это были угрюмые казаки с серьезными, суровыми лицами, дышавшими мрачной азиатской отвагой. Сам Сергей Улагай — черкес по происхождению, по матери православный, высокий брюнет со спокойно-холодным взглядом небольших карих глаз — производил впечатление нелюдимого, сурового и строгого человека. На груди его поблескивал Георгиевский крест.

Было известно, что Улагай, будучи страстным спортсменом и знатоком лошадей, принимал участие в московских и пятигорских скачках. И сейчас он держался на караковой кобылице необыкновенно легко и прямо. Казаки его отряда не чаяли в нем души и шли за ним в огонь и воду.

Однажды Покровский узнал, что Улагай всюду поносит его за то, что Екатеринодар был оставлен, — и потребовал от Быча и Филимонова вынести Улагаю как организатору «заговора против командования» смертный приговор. Но улагаевцы не дали взять своего вожака.

— Мы не выдадим его ни богу, ни черту! — закричали они, окружив конвой, прискакавший за Улагаем. — Катитесь вы отседа к чертовой бабушке, покуда мы вас не искромсали как капусту!

Перепуганный конвой стремглав ускакал, и Покровский больше не заикался об Улагае, поняв, что казаки-улагаевцы не выдадут его ни живым, ни мертвым.

За улагаевцами шла колонна самого большого и сильного отряда полковника Лисевицкого, с артиллерией, пулеметами и даже походной радиостанцией. На лафетах пушек и в телегах сидели только офицеры. Затем следовал полк черкесов. Впереди этого полка гарцевал на великолепном «Компасе» Султан-Гирей, рядом с ним на гнедой лошаденке рысил седобородый мулла в шапке с зеленой повязкой, украшенной полумесяцем. Замыкал походный порядок отряд гимназистов во главе с полковником Куликом и его помощником капитаном Ковалевским.

На подводах везли раненых по четыре — по пять человек в каждой.

Все члены рады и правительства во главе с атаманом были в бурках и кавказских папахах.

— Парламент на конях! — злословили офицеры.

Обоз был длинным. В собственных экипажах ехали городской голова с председателем городской думы, члены Учредительного собрания, редактор газеты «Кубанский край» Рындин. Словно в утешение краевым деятелям, впереди них конвой пашковских казаков гнал группу большевиков-заложников.

В черкесском полку раздавались звуки зурны. А юнкера тянули «Журавля» и пели:

Иногда хором запевал и «парламент на лошадях»:

Отяжелевшие, набухшие от сырости тучи, темнея и лиловея, совсем низко ползли над холмистыми полями.

Обочь дороги сквозь снег уже пробилась и зеленела трава.

Мокрые от дождя лица угрюмо, сумрачно глядели из-под шапок, башлыков и козырьков фуражек.

Впереди показался хутор Кухаренко, широко разбросавшийся на пологих буграх. Дождь усилился.

Вдруг из-за тучи что-то ослепительно сверкнуло и жгуче просвистело в воздухе.

За первым снарядом полетели второй и третий.

Генерал Эрдели приказал офицерской сотне обойти хутор справа.

Тотчас же в стороне, куда поскакали конники, отчетливо застрекотал пулемет. Несколько всадников и коней, сраженные пулями, свалились. Сотня повернула назад.

— Стой! Стой! — послышалась позади команда.

Офицеры скопились в небольшой ложбине.

Наискось по косогору потянулись цепочками юнкера, гимназисты и кадеты.

Навстречу им из-за кустов порыжевшего за зиму дубняка поднялись цепи красногвардейцев.

Часто захлопали орудия.

Генерал Эрдели, не слезая с коня, в черной бурке, серой папахе, внимательно наблюдал за боем. Ему ясно было, что здесь, у хутора Кухаренко, большевики решили покончить с отрядом Покровского и собрали довольно значительные силы. Их орудия били шрапнелью.

— Вот и доходились без дела взад и вперед, покуда не попали в капкан, — сетовал Однойко, жадно затягиваясь дымом махорки, которую завернул в козью ножку.

Ивлев берег в портсигаре две папиросы и сейчас, видя, как снаряды, достигая лощины, поражают осколками и картечью лошадей и офицеров, одну папиросу закурил.

Гимназисты, юнкера, кадеты, избегая штыковой атаки, начали отступать.

— Силы наши тают! — проронил Олсуфьев. — Отряд попал впросак.

— Дылев! — закричал Однойко офицеру, проезжавшему мимо ложбины на донской крупной игреневой лошади. — Ты, как ординарец Покровского, может, скажешь, что он думает?

Рослый, широкоплечий Дылев, переведя лошадь на шаг, ответил:

— Перед боем Покровский был пьян в дымину и завалился спать в шалаше. Вместо него командует сейчас полковник Тунненберг…

Генерал Эрдели подскакал к экипажу атамана.

— А вы знаете, господин полковник, — обратился он к Филимонову, — что Покровский в случае неудачи намерен с небольшой группой, человек в шестнадцать, пробиться в горы?

— Я прикажу сейчас выгнать всех из обоза, — вдруг решил атаман. — Все, кто способен держать оружие, пойдут в бой. Иначе нам здесь крышка.

Вскоре действительно из обозов к хутору стали подходить нестройные группки людей. В цепях оказались даже некоторые члены правительства. Пропуская пехоту вперед, Эрдели приказал коннице подняться в гору, под прикрытие своих батарей. Ивлев сел на лошадь и, обогнав товарищей, одним из первых оказался на увале. Всюду валялись убитые, корчились раненые.

Красногвардейские пули остро и пронзительно пели. Вдали юнкера сошлись с красногвардейцами врукопашную. Над головами вздымались приклады. Обе стороны дрались отчаянно.

Ивлев чувствовал, как все напряглось в нем. Ему было понятно, что наступил критический момент сражения. Если сейчас противник не будет сломлен, сила порыва иссякнет. Тогда добра не жди. И как только впереди раздалось нестройное «ура» и конная полусотня полковника Косинова ринулась в атаку, он послал вперед свою Гнедую.

Конница пошла общей лавой. Офицеры остервенело хлестали коней. Ивлев тоже пустил Гнедую во весь мах. Но красногвардейцы, сомкнув ряды, ощетинились штыками. От их метких выстрелов офицеры один за другим валились с коней. Еще минута, и конная атака захлебнулась бы. Но тут вдоль передней цепи красногвардейцев вихрем проскакал на взмыленной лошади черкес, крича:

— Корниль пришел! Корниль пришел!

Офицеры вновь дружно ринулись вперед. Их «ура» превратилось в дикое и воющее «а-а-а», потом в какое-то страдальческое и жалобное и, наконец, выросло в победное — «Ура-а!».

Красногвардейцы, видя, что к противнику неожиданно подошло подкрепление, дрогнули.

Ивлев вырвал из ножен шашку.