— Народ с тоской вспоминает о порядке и законности при царе-батюшке и жаждет возвращения самодержца на престол, — выдавал он желаемое за действительное. — Николая Второго большевики сейчас держат в Тобольске в заточении, долг всех нас — вызволить его…

С неприязнью отвернулся Ивлев от этого неумного господина, неведомо зачем оказавшегося в Манычской в день переговоров. «Ему нет дела до того, — думал поручик, — что против царя не только рабочие, но и крестьяне, уже распахавшие помещичьи земли. Да и интеллигенция за год не забыла о Распутине и немецких шпионах при дворе, о бездарности последнего царя…»

К полудню облака рассеялись и появилось солнце. Толпа, стоявшая на берегу Дона, зашевелилась. Полковник Быкадоров велел почетным казакам станицы выстроиться вдоль причала. Сюда же спешил казачий оркестр.

Ивлев поднес бинокль к глазам. За крутым поворотом реки показался небольшой белотрубый пароход, на борту которого выделялось название «Вольный казак».

Пароход пришвартовался. Под звуки оркестра по сходням спустился Краснов. На плечах его сияли золотом широкие погоны, каких давно не видел Ивлев: генералы Добровольческой армии в походе носили матерчатые погоны. Крепко скроенный атаман выглядел браво.

За ним следовали Богаевский, тоже в новом кителе с золотыми погонами, и генерал-квартирмейстер Донской армии Кислов. Догоняя их, по сходням спешил Филимонов, к которому за время нахождения в Новочеркасске вернулась атаманская осанка и холеность. Светлые усы его были лихо закручены.

Деникин, Алексеев и Романовский час спустя подъехали на автомобиле прямо к дому станичного атамана, где было решено проводить совещание.

В небольшом зале стало людно, тесно. За круглым столом уселись оба атамана, Деникин, Алексеев, Романовский, Богаевский и Кислов, еще несколько человек разместились на скамьях, расставленных вдоль стен. Среди приглашенных был и Ивлев. Деникин не забывал, что поручик продолжал делать зарисовки, и при выгодном случае держал его при себе.

— Господа, — утомленно произнес Алексеев, тяжело, по- старчески облокотившись на стол, — думаю, пора начать совещание. Мы просим генерала Краснова рассказать о состоянии дел на Дону.

— Ваши превосходительства, — начал Краснов, окинув собеседников бодрым взглядом, — хочу открыть свой доклад словами из народного гимна Всевеликого войска Донского: «Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон», ибо Дон в самом деле всколыхнулся. Нас глубоко радует и вдохновляет, что на решительную борьбу с большевиками поднялся донской казак, то есть сам народ. Вспомните, ваши превосходительства… — атаман сделал паузу, самодовольно сверкнул своим пенсне и помял пальцами бородавку, крупно выступавшую на его левой щеке, — за Корниловым с Дона потянулась небольшая горстка растерянной интеллигенции, а за нами, за казачьим кругом спасения Дона, пошел могучий народ, умеющий воевать…

— Не стоит забывать, что в походе Корнилова закалилась Добровольческая армия, — проскрипел Алексеев. — Благоволите сообщить, Петр Николаевич, как намереваетесь воспользоваться нынешними благоприятными возможностями.

— Покуда в стане врага царит разброд, — не сбавляя пафоса, продолжил Краснов, — нам надо, не теряя времени, объединить силы и немедленно двинуться на Царицын. Оттуда мы вместе пойдем к сердцу России — Москве. На донские войска можно положиться!

— Что даст нам этот город? — спросил Деникин, перебирая пухлыми пальцами листочки бумаги, исчерканные карандашными пометками.

— Вашей доблестной армии он даст даже больше, чем нам. Захватив с нашей помощью Царицын, вы получите хорошую, чистую русскую базу. — Атаман явно намекал на то, что Деникин и Алексеев рассчитывают сейчас на поддержку Антанты. — Там пушечный и снарядный заводы, огромные запасы воинского имущества… Перестанете зависеть от Донского правительства, которое пользуется покровительством германского командования, несимпатичного вам…

— Не думаю, чтобы, отступая, большевики оставили нам в целости заводы и военное имущество, — прервал Краснова Деникин, словно не замечая его намеков.

— Тогда, Антон Иванович, оцените стратегическое значение Царицына, — не терял менторского тона атаман. — От большевистского центра будет окончательно отрезан Юг страны, наши силы сблизятся с чехословацким корпусом, который сейчас на Урале и в Сибири, с атаманом Дутовым. Можно создать единый фронт против Советов.

Планы Краснова стали ясны; не выражая им своей поддержки, Деникин и Алексеев, однако, не были щепетильными: они хотели, чтобы донцы поделились с Добровольческой армией тем, что перепадало от немцев. Надо было информировать Краснова о своих намерениях.

— Мы ставили перед собой другую цель, — заявил Деникин. — Добровольческая армия пойдет на Кубань.

— Если первый поход туда оказался роковым для Корнилова, то второй может стать роковым для всего белого дела, — сразу определил свое отношение к этому Краснов.

В разговор вступил Филимонов:

— Настроение кубанского казачества резко изменилось. Как и донцы, кубанцы дружно подымаются против большевиков. Кубань даст нам войск не меньше, чем Дон, надо только помочь ей сбросить оковы Советов…

— Как мы можем пренебречь этим призывом кубанского казачества, Петр Николаевич?! — подхватил Деникин. — Кроме того, через черноморские порты мы установим связь с нашими союзниками англичанами и французами, а они дадут нам больше, чем Царицын и все прочие волжские города. Так что считайте наш поход на Кубань делом решенным.

— Что же, — кисло проговорил Краснов, — порты вы получите, но упустите время. Большевики уже сейчас принимают чрезвычайные меры по созданию сильной армии, время неразберихи в их рядах пройдет… Но что толковать об этом, раз все решено. Искренне желаю вам успеха.

— В таком случае передайте нам хотя бы пятьдесят тысяч снарядов из тех, что получили от германцев, — бесхитростно высказал просьбу Романовский.

— Ну, такого большого количества выделить вам не могу, — снисходительно сказал Краснов. — Раз вы отказываетесь от Царицына, я должен сам взять его, а для этого потребуется немало снарядов…

— Но ведь вы в Царицыне захватите снарядный завод, — съехидничал Романовский.

— Ладно, дело у нас общее, — сделал широкий жест атаман, — дам вам тридцать тысяч снарядов и помогу подвезти их в Мечетинскую.

Алексеев объявил перерыв. Все поднялись с мест.

Ивлев распахнул окно во двор, где прохаживались казаки- донцы с винтовками. Горячее солнце стояло высоко в безоблачно-ясном небе, и в лучах его ярко блестела зеленая листва вишен.

Алексеев подошел к Краснову, стоявшему у окна, и спросил:

— Неужели вас не гнетет немецкое нашествие?

— Оно сыграло двойную роль, — ответил Краснов. — Во-первых, на территории, занятой германскими дивизиями, мы получили надежный тыл. А во-вторых, явившись сюда, немцы невольно подогрели патриотизм среди донского казачества.

Алексеев внимательно выслушал атамана и сказал:

— Нет, мы не способны на такую двойную игру, даже теперь, в положении по-прежнему тяжелом.

— Однако вы не отказываетесь от немецких снарядов… — усмехнулся Краснов.

Через полчаса совещание возобновилось и длилось почти до самого вечера.

Глава пятнадцатая

На Екатерининской улице у кафедрального собора Глаша встретила Шемякина.

— Сегодня в цирке редкое представление, — сказал он, крепко пожав руку. — Негр Роль борется с «Красной маской», Искандер с «Черной». Приглашаю в цирк.

— Спасибо. Но сегодня наконец выпал вечер, свободный от заседаний и дежурств в штабе. Хочу погладить белье.

Улыбающееся лицо Шемякина несколько помрачнело. Потом, идя рядом с Глашей, художник вдруг сознался, что люто тоскует по Маше Разумовской и ему дорого все, что сколько- нибудь напоминает о ней.

— Любила она французскую борьбу, и я ради этого зачастил в цирк… — признался Шемякин. — У писателя Сергеева-Ценского я прочел прелестную новеллу «Снег». Ее герой целует снег лишь потому, что любимая, уехав в Италию, тоскует по русской зиме, русскому снегу…