На этом торжество встречи не окончилось.

За вокзалом Врангелю подвели вороную лошадь, гарцующую белыми до колен ногами.

В сопровождении своего начальника штаба Шатилова и Покровского, а также других чинов Врангель поехал по Екатерининской улице, по обе стороны которой шпалерами были выставлены войска — бригады полковника Буряка, юнкера военных училищ, части местного гарнизона.

Вслед за свитой Врангеля следовал оркестр, посаженный на коней. Под звуки труб кавалерийские лошади, круто выгнув шеи, шли частым, танцующим шагом.

Покровский пригласил командующего к себе на квартиру.

Угостившись чаем, Врангель тотчас же поехал в Зимний театр, где его ждала рада.

Атаман и председатель правительства вышли встретить генерала в вестибюль театра, и потом вся рада стоя приветствовала и стоя слушала речь его.

— Господа, — сказал Врангель, — давно хотел поведать я о подвигах моих орлов, но, к сожалению, не от меня зависело, что голос армии не мог дойти до вас. Не мог дойти оттого, что были люди, которым было это на руку. Не раз уже я хотел быть у вас в минуту наиболее тяжелую, когда, истекая кровью, выбиваясь из последних сил, кубанские орлы, прикрывая грудью родную землю, удерживали напор в десять раз сильнейшего врага. В ту минуту мы не получали тех подкреплений, которых ждали…

Высокий Врангель в черной черкеске с белыми газырями вышел из-за кафедры на середину ярко освещенной сцены и, принимая картинную позу, положил руку на белую рукоять кинжала и выставил вперед ногу.

Говорил он не в пример Деникину темпераментно. При этом пристально вглядывался в лица слушавших его людей. В патетических моментах он несколько театрально взмахивал широким рукавом черкески. Хрипловатый голос его переходил на самые высокие ноты.

«Умеет, умеет говорить!» — думал Ивлев, следя за стремительной речью Врангеля, которая почти ежеминутно прерывалась то возгласами восторга, то гневными выкриками в адрес самостийников.

— Никогда здесь не устраивали Деникину подобных оваций, — шепнул Ивлев на ухо лейтенанту Эрлишу. — И это лучше всего свидетельствует, что в настоящий момент во Врангеле все ищут замену Деникину.

Призывая к единению, Врангель сказал:

— Во время боев на фронте мы не знали, что такое черноморцы и линейцы. Мы знали одних сынов Кубани, и сейчас, когда черноморцы и линейцы смешивают кровь свою на полях сражений и делятся друг с другом последним куском, — в это время здесь сеется рознь между черноморцами и линейцами, будто бы все они не сыны Кубани и великой России.

Как только Врангель окончил речь и отгремело в честь его «ура», на трибуну взбежал Филимонов.

— Ваше превосходительство, — сказал он вздрагивающим от волнения голосом, — глубокоуважаемый Петр Николаевич, от имени Кубанского края я, как глава этого края, от всей души горячо приветствую вас, наш славный, любимый вождь Кубанской армии!

Опять весь зал задрожал от громкого «ура».

Общий неудержимый восторг будоражащим холодком пробежал по спине Ивлева, и в радужном, почти восторженном состоянии души он решил: «Врангель — это не Деникин! Он действительно может стать вождем. В нем есть то, чего не имеет Деникин. Он спасет положение, если займет место главнокомандующего всеми вооруженными силами Юга России».

Вечером атаман в честь Врангеля дал обед.

После обеда Врангель долго беседовал с Покровским и походным атаманом Науменко. Ивлев убедил Эрлиша подойти и спросить у Врангеля, что он думает о неудачах на главном направлении и можно ли сейчас приостановить наступление советских сил?

— В настоящий момент фронт Добровольческой армии, — ответил Врангель, — проходит через Сумы — Лебедянь — Белгород — Новый Оскол, вплоть до параллели Донского фронта (Лиски). В ближайшем тылу Добровольческой армии разрастаются восстания. Силы повстанцев растут. Для усмирения их требуются новые и новые силы… Я предлагал главнокомандующему ради спасения положения принять следующее решение, а именно, я видел спасение в срочной переброске из состава Кавказской армии нескольких конных дивизий в район Купянска для того, чтобы усилить действия пятой конной группы… Но Деникин отверг мое предложение.

— А способен ли генерал Май-Маевский в короткий срок перестроить Добровольческую армию таким образом, чтобы она, сдержав натиск красных сил, вновь перешла к наступательным операциям? — спросил Эрлиш.

— Май-Маевский? Нет. Он как военачальник совершенно безнадежен, — сказал Врангель.

— Тогда военная французская миссия, — решил Эрлиш, — будет просить главнокомандующего немедленно сменить Май- Маевского новым лицом. Будет очень хорошо, если вы, ваше превосходительство, согласитесь встать во главе Добровольческой армии.

В кабинет вошел атаман Филимонов.

— Я, ваше превосходительство, — обратился он к Врангелю, — пришел просить вас смягчить участь арестованных. Они все искренне раскаиваются в своих выступлениях. Оппозиция Быча, Савицкого и других лидеров черноморцев выросла не столько на почве политической и партийной борьбы (какой там Савицкий партийный деятель!), сколько под влиянием постоянно уязвляемого самолюбия во время первого кубанского похода.

— Но чем могло быть унижено их достоинство? — удивился Врангель.

— Я был постоянным свидетелем бешенства их по поводу недостаточно внимательного отношения к «избранникам народа» со стороны генерала Деникина и со стороны чинов его штаба. Они жаловались на презрительное к ним отношение и Романовского, и Глазенапа, и чувство мести, главным образом, толкнуло Быча и его сподвижников на преступную работу…

— А генерал Покровский утверждает, будто это Калабухов, Быч и другие организовали убийство председателя военно-окружного суда Лукина, — сказал Врангель.

— За что же они могли убить его? У генерала Покровского нет никаких оснований подозревать в убийстве лидеров черноморцев. Кубанские следственные органы не обнаружили лиц, совершивших убийство.

— Вот в том и дело, Александр Петрович, — живо подхватил Врангель. — Это-то обстоятельство и дает основание Покровскому и главнокомандующему думать, что убийство совершено на политической почве. Известно, что Лукин, первопоходник, приверженец Деникина, ездил в Ростов с докладом о росте украинско-сепаратистского движения на Кубани и прибытии на Кубань тайной петлюровской делегации.

Атаман, слушая Врангеля, болезненно морщился.

— Позднее в руки главнокомандующего попала «диспозиция на случай тревоги», составленная кубанским комендантом Екатеринодара полковником Ледовским и кубанским «военным министром» полковником Савицким. В ней указывалось подробно занятие городских кварталов «верными правительству» кубанскими запасными частями, которым в обязанность вменялось встречать пулеметами всякую воинскую часть, появившуюся на улицах города. Вам эта диспозиция известна? — Врангель уставился на Филимонова пристальным, допытывающимся взглядом.

— Да, я что-то слышал о ней, но только краем уха, — смущенно пробормотал Филимонов.

— А раз слышали, то должны были, как войсковой атаман, информировать об этом главное командование. Вы же отлично понимали, что даже случайный выход корниловского полка на учение мог бы вызвать роковые последствия для взаимоотношений Добровольческой армии с кубанцами…

— Но меня-то никак нельзя заподозрить в какой-либо крамоле! — обиженно воскликнул Филимонов. — Почему Антон Иванович в последнее время стал относиться ко мне крайне недоброжелательно?

— А после всего происшедшего трудно требовать от него доверия к вам, — отрезал Врангель и холодно добавил: — Дальнейшее ваше пребывание во главе края, я считаю, отрицательно отзовется на отношении генерала Деникина к Кубанской краевой раде.

— Что же мне делать? Как поступить? — У Филимонова нервно задергались светлые усы.

— Вам следует сегодня же отказаться от атаманской булавы, — с беспощадной раздельностью подсказал Врангель.

Филимонов, никак не ожидавший такого крутого оборота, весь как-то увял, и усы его, обычно ярко поблескивавшие сединой, потускнели.